Близко. В пальце от уха.

Со звонким стуком сталь на дюйм вошла в половицу. Холод обжег кожу.

Кайр Джемис протянул Эрвину руку:

– Поднимайтесь, милорд. Нечего…

Герцог встал не сразу – сперва отдышался.

– Ну, кайр, вы… эээ… хорошо пошутили. Тонко.

– Надеюсь, милорд, вам этого хватит на какое-то время.

* * *

Войско требовало внимания и поглощало его с жадностью ребенка, что месяц пробыл в разлуке с мамочкой.

Выходка Джемиса могла бы доставить Эрвину немало удовольствия, имей он время, чтобы прочувствовать и насладиться. Целая минута почти честного поединка с одним из лучших кайров – это, знаете ли… Но времени не было. Едва Джемис убрал клинок в ножны, на пороге возник кто-то из адъютантов герцога: позвольте доложить, милорд, имеются вопросы, милорд. В распоряжении Эрвина было шесть адъютантов, хотя такая формулировка не слишком точно отражала суть. Адъютанты постоянно хотели от лорда чего-нибудь, и вернее было бы сказать, что это он находится в их распоряжении. Эрвин отправлял их с пригоршней приказов для вассальных лордов и командиров; они возвращались с доброй телегой вопросов, ходатайств, жалоб и прошений. Такой-то отряд не получил жалованье. Такой-то барон недоволен качеством провизии. Этому батальону не хватает дров, а тому – походной кузницы. Этот капитан не желает подчиняться тому полковнику, ибо капитан – глориевец, а полковник – всего лишь эмилия. Среди горной стражи распространилась хворь, срочно требуются снадобья и лазарет для полусотни душ. Наняты инженеры по осадной технике, но полковник желает прогнать этих бездарей и нанять других. Двое знатных кайров повздорили и не зарезали друг друга (из уважения к запрету на дуэли), но каждый просит герцога бросить второго в темницу. Такой-то барон желает узнать, не примет ли герцог баронского сына к себе в услужение на должность адъютанта…

На последнее Эрвин ответил без труда: ни в коем случае! Лишний адъютант – лишних полсотни вопросов в день! Вопросы и так сыпались таким плотным потоком, что не было возможности хоть как-то обдумывать ответы. Собственно, никто и не ожидал, что герцог Ориджин станет раздумывать. Он должен сразу знать любой ответ – на то и герцог. Порою Эрвину казалось, будто он для вассалов – нечто вроде справочной книги. Если кто-то озадачен, испытывает затруднение, ищет ответ, то раскрывает том на нужной странице и ждет прочесть слова, которые мигом все прояснят.

От части лавины Эрвин избавился, свалив ее на головы других. Обставил так, что «счастливчики» даже гордились особым положением и сияли от чувства собственной значимости. Роберт Ориджин – не просто казначей, а главный военно-финансовый управитель, серебряный лорд. Со всеми вопросами о деньгах – будьте добры, к Серебряному Лорду. Он – подлинный мастер своего дела, берет монеты буквально из воздуха!.. Полковник Блэкберри – не фуражир, а кормилец войска. Как, не хватает провизии?.. Как, недовольны качеством?.. Пока Блэкберри здоров, этого просто не может быть! Восемнадцать тысяч воинов?.. Какая безделица! Будь нас хоть сто тысяч, Кормилец без труда найдет всем пропитание! Граф Лиллидей – высший наставник. На его широких плечах лежит забота о том, чтобы войско каждодневно тренировалось, достигая непревзойденных вершин боеспособности. Деймон Ориджин – мастер поединков и командир особого отряда. Всякий, кому неймется (а таких, черт возьми, немало!), может показать свое умение мастеру Деймону и заслужить высокую честь быть воином авангарда.

Доверенные герцога оказывались завалены делами по самую макушку, не находили свободной минуты от рассвета до полуночи, однако – причудлива людская натура!.. – лучились самодовольством. В особенности, кузены.

Роберту Эрвин сказал:

– Пойдешь со мною в поход как военно-финансовый управитель. Хоть ты и нужен в Первой Зиме, но я никак не могу тебя оставить. Финансовая ситуация очень сложна, без твоей помощи война попросту не состоится! Мы проиграем еще до первого сражения.

– Ага, – сдержанно ответил Роберт, но улыбнулся так, что борода расползлась в стороны.

А Деймону сказал следующее:

– Кузен, я знаю, ты давно мечтаешь командовать батальоном, и заслуживаешь этого, как никто. К сожаленью, не могу тебя назначить: каждый батальон уже имеет командира, и снять его перед войною – все равно, что плюнуть в душу. Сам понимаешь. Однако я поставлю тебя выше их: не чином, но славою. Я разрешил поединки только тренировочными мечами и обещал награду каждому, кто принесет три трофейных деревяшки. Возьми к себе в подчинение этих головорезов и сделай из них особый отряд. При всякой битве вы будете там, где нужны лучшие. Самые ответственные маневры, самые жаркие точки я поручу тебе и твоему отряду. И еще: я позволю вам носить особые знаки различия, чтобы враги узнавали вас среди любого войска. К концу войны вся Империя будет вас бояться!

Деймон обнял Эрвина так крепко, что у герцога хрустнули плечи, и выразил эмоции словами:

– Черт возьми, а!

Делом, которое Эрвин не отдавал никому, были люди. Войско должно знать лорда, а лорд – свое войско. Он наблюдал за построениями, говорил с командирами, принимал жалобы, даже выслушивал советы. Не всегда следовал им, но если следовал, то непременно упоминал: «Я решил поступить так, как советовал славный лорд по имени…».

Виделся с каждым офицером, кого назначали на должность. Помимо формальной присяги, тратил хоть немного времени, чтобы побеседовать, понять человека, узнать, каков. Офицеры вели себя до странности похоже: сперва растерянно молчали, потом, сообразив, что герцог действительно их слушает, принимались говорить обо всем сразу – от своих прошлых подвигов до того, на что хотят потратить будущие трофейные деньги.

Примирял вассалов – порою, это было непросто. Двое баронов Предгорья так озлобились друг на друга, что выставили Эрвину ультиматум: «Либо мы сейчас же, с вашего позволения, сойдемся в поединке, либо не станем служить в одном войске». Герцог мог судить их за измену, но поступил иначе. Сказал: «Тот из вас, кто сильнее ненавидит другого, пусть первым повернется и уйдет». Никто не захотел убраться первым – с риском-то, что второй останется в войске и дойдет до Фаунтерры! Еще час беседы, бутылка орджа – и бароны пожали друг другу руки.

Приходилось и вершить суд. Чаще всего – за поединки железом. Нередко – за грабеж в окрестных деревнях и увечья, нанесенные черни. Случались и убийства, даже одно женоубийство. Дуэлянты попадали в каменные мешки, мародеры возмещали ущерб пятикратным золотом, убийцы попадали на плаху, женоубийца – на колесо. С системой наказаний было просто, сложнее – смотреть в лица преступникам, не отводя взгляда. Казалось, каждый из них более уверен в себе, чем сам Эрвин! Никто не чувствовал вины за собою, на лицах читалось: «Милорд, вы поведете нас на войну. Вашим именем мы будем убивать людей. Пускай чужих, но – рыцарей, дворян! Какое же преступление – покалечить мужика?! Чего стоит деревенский скот?..» По правде, Эрвин жалел крестьян. Почти ничего о них не знал, едва мог представить, как и чем живут, но хорошо видел, насколько они бедны, темны, беспомощны. От того сострадал до самой глубины души. Показать это чувство войску было нельзя: сочтут за признак слабоволия. Случай с Джемисом в Споте очень уж нагляден… Потому, свершая суд, говорил так: «В долине восемнадцать тысяч мечей. Если каждый меч позволит себе тронуть крестьянина, то к зиме мы перемрем с голоду. Ущерб крестьянам – прямой урон войску!» Объявлял приговор, свирепея от усилий, каких стоило смотреть в глаза.